Стивен Дональдсон - Презрение Лорда [ Проклятие Лорда, Проклятие лорда Фаула]

Помедлив еще мгновение для того, чтобы поднять с земли посох Барадакаса, Этьеран бросилась на север. И Кавинант последовал за ней следом, мчась так, словно за его спиной сверкали клинки юр-вайлов. Света звезд было достаточно, чтобы различать дорогу. Они взбежали по склону, не оглядываясь, не заботясь о своих рюкзаках, оставшихся на месте битвы, они боялись думать о чем-либо, кроме одного: им необходимо убежать как можно дальше. Оказавшись на краю чаши, они уже почти не слышали звуков битвы. И все же они бежали, не останавливаясь, до тех пор, пока их не догнал короткий вскрик, полный боли и уходящей силы.

При этом звуке Этьеран упала на колени и прижалась лбом к земле, не скрывая отчаянных слез:

— Он мертв! — стонала она. — Освобожденный мертв! Несчастная Страна! Все мои дороги ведут к беде, и разрушение настигает все мои начинания. Я с самого начала накликала на нас беду. Теперь больше не будет празднований, и в том моя вина!

Подняв лицо к Кавинанту, она произнесла, рыдая:

— Возьми свой посох и ударь меня, Неверующий! Кавинант тупо смотрел ей в глаза, заполненные болью. Он чувствовал какое-то оцепенение от боли, горя и нерастраченной ярости и не понимал, почему Этьеран так бичевала себя. Он нагнулся за посохом, потом взял Этьеран за руку и поднял с земли.

Оглушенный и опустошенный, он вел ее вперед, в ночь, до тех пор, пока она не выплакала свою боль и не смогла идти дальше сама. Кавинанту и самому захотелось поплакать, но за время своего долгого поединка с несчастьем быть прокаженным он забыл, как это делается, и теперь он мог лишь идти молча вперед. Когда Этьеран взяла себя в руки, он понял, что она винит его в чем-то. Однако в течение всей бессонной ночи, пока они шли на север, он ничего не мог с этим поделать.

Постепенно ночь стала спотыкаться, словно кем-то оглушенная, и бесцельно перешла в хмурый день — день, неуверенно вступавший на землю, словно не знающий, где кончается рваная пелена тьмы и где начинаются тлеющие угольки света. Низкие тучи, казалось, были переполнены горем, отяжелели и набухли от скопившейся скорби, и, тем не менее, они были бесплодны, не способны дать дождя, словно воздух слишком сильно сожалел, чтобы заплакать. Сквозь этот рассвет неверной и тяжелой поступью двигались Этьеран и Кавинант, как осколки разбитой погребальной песни.

Наступивший день не принес с собой никакой перемены для них, не изменил пути, по которому они шли безбоязненно, поскольку вся способность бояться уже израсходовалась — шли на север. День и ночь были не что иное, как маскировка, пестрая одежда для неизменной тени сердца Страны. Они не могли знать, сколько вреда нанесено этому сердцу. Они могли судить об этом лишь по своему собственному сердцу, и в течение всей долгой мрачной ночи и последовавшего за осквернением празднования дня они шли, преследуемые увиденным и невосприимчивые ни к чему другому, словно даже голод, жажда и усталость перестали для них существовать.

Этой ночью их плоть дошла до крайней степени измождения, и они забылись тяжелым сном, будучи более не в силах даже бояться погони. Пока они спали, напряжение в небе несколько разрядилось. Голубая молния словно цепом ударила по горам; заворчал, будто выражая долго подавляемую боль, гром. Когда путники проснулись, солнце стояло над ними, а их одежда была вымочена ночным дождем. Но солнце и утро не в состоянии были затянуть раны на их израненной памяти. Как неживые поднялись они, шатаясь, на ноги, поели алианты, выпили воды из источника и пошли дальше, двигаясь так, словно их охватило трупное окоченение.

И все-таки время, алианта и воздух Анделейна мало-помалу начали воскрешать, людей. Усталый мозг Кавинанта постепенно стал работать; сковывающий ужас кровопролития начал отступать, уступая место более привычной, заурядной боли. Он все еще слышал крик Этьеран: «Кавинант, помоги им!» И этот крик заставлял его кровь холодеть от бессилия.

«Духи! Духи!» — внутренне стонал он где-то глубоко в подсознании. Они были так прекрасны, а он был так беспомощен, чтобы спасти их.

И все-таки Этьеран считала, что он был в состоянии спасти их; она ожидала, что он применит какую-то силу, — так же, как Лена, Барадакас и все остальные, кого он встречал на своем пути. Они видели в нем возрожденного Берека Полурукого, властителя дикой магии.

«Ты обладаешь силой, — сказал ему Презренный. — Ты никогда не узнаешь, что это такое». И он действительно не знал, откуда ему знать это? Что общего у него с магией или даже со снами?

И все же духи проявили почтение к его кольцу, словно почувствовали его утраченную человеческую природу. Оно изменило их.

Через некоторое время он сказал, вернее, подумал вслух:

— Если бы я мог, я бы спас их.

— У тебя есть сила. — Голос Этьеран был лишен всяких эмоций: ровный и бесстрастный, он словно бы утратил способность выражать горе или гнев.

— Какая сила? — с болью в голосе спросил Кавинант.

— А для чего же ты носишь белое золото?

— Это простое кольцо. Я ношу его… Я ношу его потому, что я прокаженный. Я ничего не знаю ни о какой силе.

Этьеран не смотрела на него.

— Я не могу в это поверить. Ты закрыт для меня.

При этих ее словах ему захотелось протестовать, схватить за плечи и крикнуть ей в лицо: «Закрыт? Смотри, смотри на меня! Я не Берек! Я не герой. Я слишком болен для этого». Но ему не хватало силы. Он был чересчур тяжело ранен, как своим бессилием, так и невозможным требованием Этьеран.

Как?

Духи!

Как могло это случиться со мной?

Несколько секунд он вздыхал над этим вопросом. Потом решил про себя: «Я должен был знать…»

Он должен был услышать угрозу для себя в песне Этьеран о Береке, увидеть ее в Анделейне, почувствовать в перемене, произошедшей с его ботинками. Но он был глух, слеп, нем. Движение вперед так захватило его, он так стремился убежать от безумия, что не обратил внимания на безумие, к которому вела тропа его сна. Этот сон хотел сделать из него героя, спасителя; и, таким образом, он соблазнял его, гнал вперед все быстрее и быстрее, так, чтобы у него не оставалось времени позаботиться о себе; чтобы он рисковал своей жизнью ради духов, Страны, ради иллюзий. При этом единственная разница между Этьеран и Лордом Фаул заключалась в том, что Презренный желал ему неудачи во всем этом.

«Ты никогда не узнаешь, что это такое». Конечно, он никогда не узнает. Под гнетом слабости в нем постепенно росла волна гнева. Ему снился сон — это было ответом на все, на невозможные ожидания Страны по отношению к нему, равно как и на бессилие самой Страны. Он понимал разницу между реальностью и сном; он был в здравом уме.